Посадив начальницу и подругу на московский поезд, Наташа в полном смятении чувств вернулась домой. Не то, чтобы она сильно волновалась за то, как Вероника доберётся до своей так неожиданно обретённой бабушки: поезда на Москву обычно ходили строго по графику, а уж немецкая пунктуальность и аккуратность давно стали притчей во языцех. Так что и самолёт в Гамбург должен был прибыть тоже вовремя.

Голова молодой женщины была занята совершенно иными проблемами. И главную из них звали Герхард. В последний приезд она долго разговаривала об этом с родителями.

Визит в немецкое посольство в Москве занял от силы десять минут. Очевидно, у бабушкиного мужа знакомства и в самом деле были серьёзные.

С билетом вышло ещё проще: зашла в представительство авиакомпании Lufthansa, назвала фамилию – и всё.

Извещение на получение заказного письма из Германии пришло только в конце июня, когда Вероника Буржевская уже почти перестала надеяться.

В тот день у Наташи был выходной, и Вероника, заскочив по дороге на главпочтамт, поехала к подруге домой. Про неожиданную находку в маминой квартире она до сих пор не рассказывала больше никому. Муж «чудесным» образом исчез, брата её жизнь уже давно не интересовала. Как, собственно, и любая другая, кроме его собственной. Так что, хоть руки и «чесались», Вероника решила вскрыть письмо уже вместе с Наташей, предварительно выкурив для успокоения по сигарете.

- Нет, Вилли, твои немецкие чиновники меня достали! В общем, я уже не знаю, что делать…

Вильгельм фон Бломберг явно обрадовался неожиданной возможности отложить в сторону все эти нудные бумаги.

- Знаешь, Наташа, никогда бы не подумала, что всё это так тяжело и долго.

Тёплым весенним днем женщины стояли на балконе ресторана в обеденный перерыв и, покуривая, говорили, что называется, за жизнь. Наташа сразу поняла, о чём говорит её подруга и непосредственная начальница. В конце зимы Вероника Степановна похоронила мать и до сих пор почти все свободное время проводила в её опустевшей квартире.

Уже второй месяц вокруг не было слышно выстрелов, разрывов бомб и снарядов. Хотя и до нормальной мирной жизни в побеждённой стране было ещё далеко. Но люди радовались солнцу, летнему теплу, тишине.

Вместе с капитуляцией гитлеровской Германии закончились и долгие полтора года плена для Анны Каминской и её подруг по несчастью. Они остались живы и, в общем-то, здоровы. Всех троих никто не кормил деликатесами, но и голодом не морили тоже. Конечно, «стройность» Аниной фигуры была уже несколько чрезмерной, зато Оксана избавилась от излишних округлостей и выглядела на сто долларов.

Лида Захарченко устало опустилась на стул. Двухлетняя дочка отнимала очень много сил и времени. То у неё болел животик, то ей хотелось ещё поиграть на улице, когда нужно было идти обедать. В ясли она утром вставать не хотела, а в воскресенье поднимала маму ни свет, ни заря. При этом папа продолжал сладко посапывать, и малышка ни в какую не хотела его беспокоить, даже когда Лида, шутя, просила её об этом.

Последнюю неделю в яслях был карантин, и Лида со Степаном попеременно сидели с ней дома. А что было делать? Они оба остались после войны сиротами. Родители Степана погибли на фронте, а своих дедушек и бабушек он вообще не помнил: их забрали в 37-ом за связь с троцкистами.

По извилистой улице Хайфы с соблюдением всех правил дорожного движения в ярко-красном Peugeotехал мужчиналет сорока или что-то около того. Его уже начавшую лысеть макушку прикрывала чёрная бархатная кипа.

Нельзя сказать, что сей господин был уж столь благочестивым евреем, чтобы ежеминутно являть окружающим свою скромность, смирение и благоговение перед Всевышним. Да и, возвращаясь домой, он всегда снимал её, едва закрыв за собой входную дверь. Но на людях считал, что подобная «верность традициям» поможет не привлекать пристального внимания к своей персоне.

Анна потом часто вспоминала того странного обер-лейтенанта, так и оставшегося для неё безымянным. Собственно, вся его «странность» заключалась в том, что он абсолютно не вписывался в глубоко засевший в мозгу образ врага, которого она ожидала увидеть, постоянно слушая советское радио и иногда читая  фронтовые газеты. Обычный среднестатистический мужчина не старше тридцати пяти лет, не испытывающий удовольствия от того, чем вынужден заниматься в последние три-четыре года. Вполне возможно, оставивший дома жену и детей и очень скучающий по ним. Явно не фанатик национал-социалистической идеи и превосходства немецкой нации над остальными народами. Однако, чувство долга, присяга…